Новини

После того, как писателя и журналиста Сергея Пархоменко исключили из Русского ПЕН-центра за «провокационную деятельность», о своем выходе из ПЕН-центра заявили лауреат Нобелевской премии по литературе Светлана Алексиевич, писатель и поэт Лев Рубинштейн, писатели Борис Акунин и Александр Иличевский. DW поговорила с поэтом Львом Рубинштейном о том, почему он покинул ПЕН-центр, об Олеге Сенцове и свободе слова в России.

DW: Когда вы стали членом ПЕН-центра?

Лев Рубинштейн: Примерно в 1992-м году. В 90-х была очень активная жизнь, и тогда исполнительным директором была Саша Ткаченко — невероятно социально активный человек. ПЕН-центр постоянно кого-то выручал из судов, например, Григория Пасько. Причем заступались за всех, несмотря на политические убеждения. Так мы вступались за Эдуарда Лимонова, когда его посадили. Долгое время правозащитная деятельность была эффективна и духоподъемна. Потом время стало меняться, а ПЕН-центр, как говорят журналисты, перестал ловить вызовы времени. А поскольку я параллельно публиковался в разных изданиях и был в курсе событий, я приходил в ПЕН-клуб и говорил им: «Посмотрите, арестовали такого-то, завели дело на того-то. Надо что-то делать». А мне отвечали, что «нужно подумать».

Какое-то время ПЕН существовал ни шатко ни валко, и дело оживилось, когда произошла ситуация на Украине. Какая-то часть ПЕН-центра (почему-то это были переводчики) решила, что надо что-то делать. Меня призвали, мы стали сочинять воззвания, и было даже абсолютно миротворческое обращение русского и украинского ПЕНа. Мы воодушевились — ПЕН восстал. Но тут люди из руководства тоже восстали, и они обвиняли нас в том, что мы действовали без их согласования. И даже появилась формулировка — «попытка рейдерского захвата». Это касалось меня, но в большей мере Людмилы Улицкой, и она спустя время вышла из состава ПЕНа. Дальше проходили собрание за собранием…

— Что на них происходило?

— Я больше слушал и часто выходил курить от нервности. Спорили о регламентах, кворуме. Были активные люди, которые действительно пытались менять ПЕН-центр, но такое стилистическое наступление «совка» — в высказываниях, в процедурных делах — было очевидно. Я давно собирался выйти из ПЕНа, но все не решался по двум причинам. У меня возникли связи, и действительно трудно разрезать пуповину. Кроме того, у меня была слабеющая надежда на то, что я своим присутствием мог на что-то повлиять. Но когда стали грубо исключать моих коллег, друзей, я понял, что что-то надо делать. При этом там решили остаться некоторые из уважаемых коллег, чтобы продолжать там внутреннюю борьбу. Я им желаю успеха, но в себе не нахожу темперамента.

— На сайте ПЕНа написано: «Главный сегодняшний тренд, задаваемый администрацией, состоит в демократизации и политизации ПЕНа, приближении его к формату Human Rights Watch и Amnesty International, размывании литературной составляющей».

— Какая литературная составляющая? Достаточно того, что членами ПЕНа являются писатели, а объединяются они как раз для правозащитной деятельности. Не политическая составляющая, я еще раз подчеркну, а правозащитная. В нашей же стране это синонимы. Сегодня, как и в СССР, любой жест воспринимается либо за, либо против. Других жестов как будто не существует.

Самое первое диссидентское движение было правозащитным движением, и оно приравнивалось к антисоветской деятельности. Мы почти приблизились к тому же. Сегодня правозащитная деятельность становится рискованной, потому что если трендом государства является репрессивная деятельность, то государство воспринимает правозащитную деятельность как антигосударственную. Мне кажется, что если ПЕН-центр не изменится, то он постепенно превратится в государственную правозащитную организацию, которая на самом деле занимается защитой прав довольно условно.

— Условность возникает из-за страха?

— Страха там как такового нет, есть осторожность. В 90-х годах была полная симфония с властью, потому что тогда почти все были либералами, и власти помогали ПЕНу. Сегодня ситуация другая.

— Будете ли вы объединяться с коллегами, которые вышли из ПЕН-центра для создания нового?

— ПЕН — международная организация, и Русский ПЕН-центр является членом международного. В стране не может быть два ПЕНа, это будет тоже бюрократией. Именно поэтому некоторые мои коллеги остались там, чтобы влиять на ситуацию изнутри. Да, теперь я не смогу подписываться под петициями от ПЕНа, но я надеюсь, что мое имя может звучать без указания через запятую о том, что я представляю эту организацию.

— Почему камнем преткновения стала защита Олега Сенцова?

— Много было водоразделов, швов и трещин по поверхности интеллигенции. Тут даже дело не в защите Олега Сенцова, а важнее изгнание Пархоменко. Реакция руководства ПЕНа была совершенно вопиющей.

ПЕН-центр в широком понимании занимается поддержкой коллег, которых преследуют за слова, буквы. Я принципиально считаю, что не должно быть закона, который преследует за высказывание вообще. Моя позиция заключается в том, что мысль о преступлении не является преступлением. Это мое личное глубокое убеждение. Почему? Потому что есть общественные механизмы: можно человека обругать, можно подвергнуть порицанию, можно не здороваться и так далее. Но судить за высказывание нельзя. Задача ПЕНа всегда заступаться за тех, кто преследуется за высказывания. Карательные органы, которых посадили на отлавливание экстремистов, ищут людей по ключевым словам, как программа. Для них контекст не важен. Сегодня за высказывания сидят Олег Сенцов, Александр Кольченко, Ильдар Дадин и сотни других людей, поэтому роль вербальной правозащиты сегодня особенно высока.